Бог пещер - Страница 29

Еще дважды мне было даровано предупреждение, но я отмел все опасения во имя того, что мне угодно было называть холодным здравым смыслом. Однако на третий раз я выронил изношенный булыжник, как будто он обжег мне руки, и отпрянул в самом дичайшем ужасе, какой (да будет мне позволено сказать) сумел бы вынести человек, не сойдя с ума.

Сомнений не было — зверь шевелился.

Он шевелился, он был жив. Он корчился, напрягался и силился покинуть свое каменное ложе, где тихо пролежал бесконечные тысячелетия. Я оцепенело смотрел на это воплощение ужаса. Усилия зверя вздымали волны каменных осколков. Я видел, как перекатывались мышцы у него на спине. Всякий раз, когда он сотрясал стены своей тюрьмы, освобожденная часть его тела все увеличивалась.

Затем он, у меня на глазах, согнул спину, как упирающаяся лошадь, и высвободил шишковатую голову и длинные щупальца, издав, как обиженный ребенок, тонкий и тихий стон. Еще одно усилие — и он извлек длинный хвост и замер на груде каменных осколков, учащенно вдыхая воздух новой жизни.

Я глядел на него с болезненным любопытством. Его тело вдвое превосходило по размерам лошадиное. Голова была странно приплюснута, однако пасть раскрывалась почти до самых передних лап. Из ноздрей тянулись два громадных щупальца или усика длиной в шесть футов, с мясистыми, подобными пальцам наростами на концах, которые конвульсивно открывались и закрывались. Четыре ноги существа были лишены суставов и заканчивались простыми выступами или ороговевшими мозолями. Хвост был длинным и гибким; сверху его украшали расположенные как зубья пилы шипы. Он был весь ярко-зеленый, за исключением щупалец, которые отливали мертвенно-синим окрасом. Зверь был неописуем; в современном языке нет нужных слов. В нем ощущалось какое-то жуткое уродство, и при взгляде на него становилось дурно.

Хуже всего был мускусный запах. Он все усиливался и наконец стал просто невыносимым. Хотя я чуть не задушил себя, пытаясь подавить любые звуки, мне в конце концов пришлось сдаться и уступить тошноте.

Зверь услышал меня. Ушей у него я не заметил, но он определенно меня услышал. Хуже того, он неловко повернулся на своих бессуставчатых ногах и выставил щупальца в мою сторону. Я не мог различить, имелись ли у него глаза; может быть, они прятались в складках грубой шкуры на голове. Органы чувств, как мне показалось, ящеру заменяли саженные щупальца, а также сгибавшиеся и разгибавшиеся на их концах мясистые пальцы.

Зверь раскрыл громадную пасть, которая доходила, как я упоминал, до передних лап, зевнул и направился ко мне. В нем не чувствовалось ни страха, ни сомнений. Он неуклюже переваливался на толстых ногах, показывая на каждом шагу свое чудовищное уродство, и нес перед собой отвратительные щупальца — казалось, наделенные отдельной призрачной жизнью.

Какое-то время я оставался на месте, парализованный ужасом при мысли о том, что сам перенес это жуткое создание из забытого мира мертвых в мир живых. Потом одно из мертвенно-голубых щупалец, твердое и покрытое хитином, как клешня лобстера, прикоснулось ко мне. Мясистые пальцы ощупали мое лицо и обожгли меня, как пучок крапивы. Я пришел в себя. За десять миллионов лет вынужденного поста ящер проголодался; он видит во мне добычу; а эти страшные челюсти…

Я повернулся и бросился бежать.

Зверь последовал за мной. В тусклом свете единственной свечи я видел, что он уверенно бежит по моим следам, поводя щупальцами с дергающимися пальцами. Бежал он быстро. Его галоп, лишенные суставов неуклюжие ноги — все напоминало тяжелый диван, который вдруг пробудился к жизни и поскакал по неровной местности. Но он определенно умел быстро бегать. Мало того, он все время увеличивал скорость. Сперва он плохо управлялся со своими застывшими от бесконечной неподвижности суставами, но вскоре окоченение прошло. Теперь наша скорость сравнялась.

Если бы этот огромный зеленый ящер проявил злость, рвение, хоть что-нибудь, было бы не так жутко. Но он охотился равнодушно, без всяких эмоций, и сознание этого отнимало у меня последние силы. В конце концов, когда он загнал меня в тупик среди скал, я был готов сдаться сам, лишь бы положить конец леденящему ужасу неизбежности. Я тупо подумал, не скрывался ли рядом с ним, в камнях, еще один доисторический зверь, и не сожрал ли этот зверь владельца перочинного ножа — Корди, или Кординга, так его звали.

Мысль о ноже принесла проблеск надежды. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит надежный складной нож, с немалыми усилиями достал его и раскрыл лезвие. Щупальца ящера приближались ко мне, шевеля ободками мясистых пальцев. Я взмахнул ножом, лезвие скользнуло по броне. С таким же успехом я мог бы атаковать железный рельс.

И все-таки попытка не прошла даром. В каждом из нас, где-то глубоко, таится животная страсть к сражению, и в тот миг моя страсть пробудилась. Я не знал, сумею ли победить, но собирался нанести врагу как можно больший урон, прежде чем он меня схватит. Я дернулся, наступил одной ногой на спину зверя и перескочил через него. Ящер издал прежний тонкий, тихий крик и помчался за мной.

С бешеной скоростью мы метались, вертелись, прыгали и падали среди скользких валунов, и всякий раз, когда мы оказывались рядом, я бил зверя ножом. Мне так и не удалось найти слабое место в его броне. Грубая шкура прогибалась под ударами, но это было все равно, что пытаться проткнуть палкой толстый кожаный ремень.

Было понятно, что долго я не продержусь. Ящер набирался сил, энергии и, вероятно, тупой ярости, а я с каждой минутой все больше слабел и уставал; я был весь в синяках и царапинах.